Утоли моя печали, утоли…

Они вышли из вагона, помогли друг другу надеть рюкзаки и зашагали по платформе по ходу поезда, и он тотчас за ними тронулся, набрал скорость и исчез в темноте; они стали осторожно сходить по оледенелым ступеням с платформы, держась один за правый, другой за левый поручень, спустились и направились гуськом по узкой тропе вдоль железнодорожного пути. Молча друг за дружкой прошли с полкилометра до переезда; тут тропа влилась в грунтовую дорогу и они свернули по ней направо, в лес, стоявший стеной прямо метрах в ста от насыпи железной дороги. Шли теперь рядом, но все равно молчали. Луна освещала разъезженное полотно дороги и лес по обочинам, под ногами скрипел снег да изредка хрустели льдинки в колеях. Прошли с километр, как позади что-то страшно и тоскливо взвыло:

– У-уйди-и-и!

– Кто это, Митя? – спросил Яков, вздрагивая и оглядываясь.

– Да это ж поезд, Яша! Он всегда в лесу так страшно кричит, – ответил Митя.

– Это встречный, должно быть?

– Он самый.

– Зря я с тобой поехал. Ну да теперь все равно, на обратный поезд мне уже не успеть.

– Да, теперь не успеешь, – согласился Митя. – А следующий только завтра.

– Во сколько?

– Да в это же время. У нас тут один поезд на Москву по будням и два в воскресенье, утренний и вечерний.

– Понятно… Зря я поехал.

На это Митя ничего не сказал. Поезд простучал позади и затих. И тут же заухал потревоженный им филин: «Охо-хо-хо! Охо-хо-хо!». Ему поддакнул сыч: «Угу, угу-гу! Угу, угу-гу!». Потом все снова стихло, остался только скрип под ногами.

– Неприятная какая тишина, – поежился Яков. – Будто на кладбище.

Митя тихонько запел что-то монастырское, восторженно-тягучее, с припевом «Радуйся, Радосте наша, избави нас от всякого зла и утоли наша печали!».

– Мить, а ты помнишь, давным-давно была песня с похожими словами? – и Яков тихонько запел:

Утоли моя печали, утоли!

Как молитвы, улетают журавли,

Прямо в небо отрываясь от земли!

– Не помню… А ты пой, пой дальше, Яша, может и я вспомню!

– Я дальше не помню. Слова запоминающиеся: «Утоли моя печали». А откуда это?

– Это, Яша, название иконы Пресвятой Богородицы – Утоли моя печали. Есть такая чудотворная икона в Москве. А у нас в монастыре имеется ее список.

– «Список» – это копия?

– Ну да.

– И она что, тоже чудотворная? – с едва заметной усмешкой спросил Яков.

– Не знаю, Яша. Люди говорят, помогает…

– Утоляет, значит, печали?

– Утоляет. Если кто с верой молится.

– А если веры нет – не утоляет? Вот мне что, не поможет она?

– Как это «веры нет»? Ты разве в Бога больше не веруешь, Митя?

– В Бога-то я верую... Я в Божью справедливость больше не верю, Яшка.

– Вон оно как…

– А ты скажешь, что Бог справедлив?

– Ну…

– Да как же Он справедлив, если забрал от меня мою Ийку? Ведь она для меня была все на свете!

– Да, ты ею жил и дышал, Яша. Она чудная была, твоя Ия.

– Таких ведь больше и нет. Я как только имя ее необыкновенное услышал – Ия, так и понял, что это чудо какое-то мне явилось, а не девушка. Так ведь теперь и не называют никого – Ия!

– Редко, но все-таки называют, в святцах-то имя стоит. Ия по-гречески значит «фиалка».

– Это я давно знал и звал ее Фиалкой. Весной у нее на могилке, если жив буду, фиалки посажу… Фиалочка моя тихая...

– Да, сокровенной красоты и тишины была женщина.

– А ты знаешь, Митька, ведь Ия никогда не хохотала! И вообще смеялась очень редко. А вот улыбалась – постоянно. Каждая фраза у нее начиналась с того, что сначала ее губы чуточку улыбались, а уже потом она произносила какие-то слова. Сколько раз заговорит со мной – столько раз и улыбнется. Вот зачем, зачем твой Бог забрал ее у меня? И даже детей у нас не было! Если бы у меня от Ии хоть ребенок остался…

– Ты все думаешь только о себе, Яша.

– Как тебя понимать?

– Вот жалеешь, что детей у вас не было: а ты подумал, каково было бы Ие, умирая, знать, что ее ребенок останется наполовину сиротой или у него мачеха будет?

– Да, об этом я не думал… Так что же, Бог потому и не давал нам детей, что собирался Ию у меня забрать?

– Не знаю, Яша. Но так ведь лучше, что без детей?

– Не знаю, не знаю… Я одно знаю: злобные, жадные и развратные телки живут и процветают, а Ийки моей нет! Бог взял!

– А ты спроси наоборот, Яша.

– Как это – наоборот?

– Ты спроси, зачем Он тебе ее дал?

– Почему это мне ее Бог дал? Я сам себе жену нашел.

– Как же, как же! Помню я, каких девиц ты до Ии в подружки себе находил!

– Лучше не вспоминай.

– И то верно. А как ты ее встретил, помнишь?

– Случайно встретил.

– У Бога в таких делах случайностей не бывает, Яша. Так ты помнишь?

– Помню, конечно! Еду я по делу, проезжаю по пустому шоссе, и вдруг вижу – девушка сидит на обочине и плачет, а рядом велосипед лежит. Время у меня в запасе было, я даже чересчур рано в тот день выехал, а надо было на место явиться в точное время, ну я и остановился – посмотреть, может, помочь немного и дальше ехать. А у девушки колесо восьмеркой и нога в крови! Глянул – а у нее перелом! Ну и пришлось спасать-выручать. Велосипед я пристроил на крышу, а Ию поднял, посадил в машину и повез в ближайший поселок, в больницу. По дороге мы познакомились, поговорили друг с другом – и я пропал.

– Пропал?

Яков на это ничего не ответил, но остановился вдруг и достал сигареты и зажигалку.

– В монастыре ведь курить нельзя?

– На территории – нельзя. Но можно за ворота выйти, если невтерпеж.

– Ну, я лучше тут покурю, а там видно будет.

Яков закурил и снова двинулся в путь.

– А ты знаешь, Мить, куда я в тот раз ехал, когда Ию встретил?

– Откуда мне знать, если ты никогда не говорил? Я только видел, что после встречи с Ией ты как-то сразу другим человеком стал.

– Еще бы не стать… Ну, слушай, теперь уже можно рассказать тебе, как она мою жизнь враз переменила. Ехал я в тот день на крутую разборку, и из-за Ии опоздал. А потом я узнал, что из нашей «бригады» с этой разборки никто в Москву живым не вернулся. И на этом все мои «крутые дела» закончились, потому что в Ию я влюбился сразу и наповал, и с нею у меня началась совсем другая жизнь.

– Этого я не знал, Яша. И что же, после этого признания ты скажешь, что Ию тебе не Бог послал?

– Ты хочешь сказать, что это не Ия меня тогда спасла, а Господь через Ию?

– Именно это и хочу сказать.

– Ты знаешь, братец, а ведь похоже на то… Тогда почему Он ее у меня в конце концов отнял, если Сам дал?

– Откуда мне знать, Яша? Это ты у Него спрашивай.

– Да я все время только о том и думаю – почему? За что? Почему именно Ия должна была умереть? Нет, несправедливо это! Немилосердно! Не по-божески как-то, уж простите меня вы оба, и ты и Бог!

Яков закашлялся и со злобой швырнул недокуренную сигарету в сугроб на обочине. Окурок зашипел и погасл.

– Яш, а вы сколько лет с Ией прожили?

– Двенадцать.

– И все время были счастливы?

– Все двенадцать лет прошли как один счастливый день!

– И к вере ты пришел, и крестился, и обвенчались вы – это ведь все благодаря Ие?

– Конечно!

– Двенадцать лет сплошного счастья. А ведь большинству-то людей семейного счастья и на год не хватает.

– Да, теперь у большинства это так.

– Ну вот… Но это не главное даже, Яша! Судя по всему, должен был ты в день твоей встречи с Ией погибнуть. Ведь убили бы тебя, если бы ты не повез ее в больницу и там не застрял?

– Наверняка убили бы.

– Так что в тот день ты должен был умереть. Причем некрещеным и нераскаянным грешником, убийцей, может быть.

– Уж кого-то определенно уложил бы, я ведь с волыной ехал.

– Видишь, как тебя спас и одарил Господь через Ию! Щедр и милостив Господь, долготерпeлив и многомилостив. Он тебя, лютого грешника, остановил на самой дороге к погибели. И не суровостью остановил, а счастьем семейным на двенадцать лет. И ты после этого будешь утверждать, что Господь несправедлив?

– Не знаю, Яшка, что тебе и сказать – я как-то в этом вот ключе обо всем и не думал. Так ты считаешь, что Господь послал Ию, чтобы спасти меня?

– Мне так кажется. Ведь Ия умерла только тогда, когда ты уже твердо стал на правильный путь.

– Твердо стал! – Яков резко остановился, и от этого движения нога его скользнула по обледенелой колее, и он чуть не упал. Митя поддержал его.

– Да, ты на правильном пути, брат!

– Ага, на правильном… Только спотыкаюсь! – усмехнулся Яков, выравнивая шаг.

– Ну, все мы спотыкаемся, а то и падаем. Однако идешь ведь ты за утешением в святой монастырь, правильно идешь, а мог бы отправиться утешаться в кабак или на какой-нибудь там Кипр.

– Так, по-твоему, справедлив Господь? Мне так не кажется…

– И мне тоже! Нет, не справедлив наш Господь! Совсем не справедлив!

– Ты чего это несешь, Митька? Ты уж мне не подпевай, пожалуйста, ты все-таки послушник, тебе нельзя…

– Можно, можно, Яшенька! Я еще и еще раз тебе повторю: не справедлив наш Господь! Милосерден Он. И милосердие его не только выше всякой справедливости, но и выше нашего с тобой понимания!

– Ты думаешь? Ну, не знаю… Подумать надо.

Какое-то время прошли молча.

– А это что такое? – Яков внезапно остановился. Морозный воздух над дорогой, над лесом, в самом лесу и в светлеющем небе вдруг охнул и загудел. Раз… Другой… Третий… – Это колокол что ли?

– Да, это колокол наш монастырский. Давай-ка, Яша, поднажмем, чтобы на службу успеть.

Монастыря еще не было видно за лесом, но в той стороне, откуда звучал благовест, уже угадывался просвет между деревьевями и в этом просвете небо начало светиться и розоветь – начинался восход.

Они заторопились. К большому колоколу присоединились малые, и в их перезвоне Якову явственно слышалось: «Утоли моя печали, утоли!... Утоли моя печали, утоли!...»